ЕЩЕ ОДНА ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ИЗ ЖИЗНИ СЛАВНОГО СТОРОЖА
Наддий Саныч чистил свое водяное ружье, с болью в сердце размышляя о новом военном перевороте в Гватемале. Он хотел пойти добровольцем на помощь многострадальному народу, он как свои ощущал страдания Патриса Буеракиса, брошенного безжалостным Пиночетом в застенки. По его небритой щеке текли слезы. В его груди кипела решимость бороться и ненависть к кровожадному тирану.
Сегодня он уже отказался от обеда в пользу несчастных гватемальцев. На столе невыразительно, но гордо и бескомпромиссно лежал обрывок старого грязного листа бумаги, на котором неровным нервным почерком был написан решительный протест.
Наддий острым привычным взглядом посмотрел в дуло, проверяя чистоту ствола, когда в комнату осторожно, почти неслышно, вошел Шекспир.
- Здравствуй, - сказал он робким дрожащим голосом, словно он боялся, что его прогонят. В этом доме все недолюбливали Шекспира за то, что он имел обыкновение появляться в самый неподходящий момент и приставать с глупыми просьбами. - Ты знаешь, а я написал новую поэму. "Ромео и Джульетта" называется. Хочешь послушать, а?..
Наддий Саныч вставил затвор и прислонил ружье к стене.
- Конечно, друг, - выдохнул он.
Сторож иногда любил послушать грустные истории юного англичанина, и хотя они редко нравились ему, он всегда ревностно защищал их художественные достоинства перед Юлианом Цезарем, равнодушным циником и пьяницей.
Взволнованный Шекспир встал в самом центре голой комнаты, отвел правую руку в сторону и начал читать. Читал он крайне плохо, то и дело запинаясь и спотыкаясь на трудных словах. Он не владел даром нарочитой выразительности, когда любую фразу необходимо произнести с удвоенной интонацией. Он говорил текст так, как это, наверное, делают суфлеры в свих кабинках, оставляя воображению слушателя право заполнять красками размытые контуры. Он не умел почти ничего из искусства жестов. Лишь на самых печальных местах он неловко поднимал вверх руки и на мгновение замирал. И только по его лицу, по его глазам можно было понять, что сейчас твориться в бедной душе поэта. Он жил среди своих выдуманных героев, добрых и злых, веселых и не очень, прямодушных и коварных. Также как и они он любил, и поэтому был счастлив и несчастен.
Порой он забывал слова. Тогда он говорил: "Сейчас. Подожди... сейчас... сей..." - потом он задумывался на минуту и снова продолжал жизнь в своем рассказе.
Так прошло около пяти часов. За окном уже опускалась ночь, вначале серая и мягкая, затем ненастная и больная. А Наддий все слушал и слушал, не желая выходить из такой знакомой и такой прекрасной истории. Он забыл зажечь лучину и теперь комнату наполняла колдовская чернота. И откуда-то из глубины этой черноты летел к нему таинственный голос Шекспира.
А когда приблизилась неизбежная смерть влюбленных, Наддий сжал кулаки и закрыл глаза.
"Есть повести печальнее на свете,
Чем повесть о Ромео И Джульетте."
-
тихо и печально закончил рассказ Шекспир и остался неподвижным в темноте, чужой и враждебной.
- Да, - согласился Наддий Саныч и открыл глаза.
В комнате, освещенной стареющей луной, никого не было.
| Достаточно! | Еще! |
